Я сжал ее руку, чтобы убедиться в том, что она цела.

– Ты вся в крови, – только и удалось произнести мне.

Это было совершенно лишнее высказывание, но только так я мог сообщить ей, как ужасно я себя чувствую, видя, что она хромает и что ее волосы слиплись от крови.

– Где Эддисон? – спросила она. Но прежде, чем я успел произнести «Я не знаю», она перебила меня, заявив: – Мы должны их догнать. Второго шанса у нас, возможно, не будет!

Подняв головы, мы увидели, как грузовик подлетел к мосту и охранник расстрелял двух гнавшихся за ним попрошаек, которые, корчась, упали в пыль. Я понял, что Эмма ошибается: гнаться за грузовиком не было никакого смысла и возможности перебраться на другой берег у нас тоже не было. Это было бесполезно, и попрошайки это знали. Теперь их отчаяние сменилось яростью, которая в ту же секунду обрушилась на нас.

Мы хотели убежать, но обнаружили, что окружены со всех сторон. Толпа кричала, что мы «все испортили», что «теперь они больше нам ничего не дадут» и что мы заслуживаем смерти. На нас посыпались удары. Нас били, пинали, тянули за одежду и волосы. Я попытался защитить Эмму, но все окончилось тем, что она защищала меня. Во всяком случае, несколько мгновений она размахивала руками, обжигая всех, до кого ей удалось дотянуться. Даже ее огня оказалось недостаточно для того, чтобы отогнать их прочь, и пинки и тычки продолжали сыпаться, пока мы не оказались на коленях, а затем не свернулись калачиками, закрывая руками лицо.

Я был почти уверен, что умираю или сплю, потому что в этот момент до моего слуха донеслась песня – громкий нестройный хор горланил: «Бам-бам стучат молоты, бам-бам по шляпкам гвоздей!» Но за каждой строчкой следовали мясистые удары и соответствующие им вопли: «Как (ШМЯК) строить виселицы, нет (ЧВАРК!) веселей!»

Спустя несколько строчек и несколько чварков удары прекратились и толпа, угрожающе ворча, попятилась. Сквозь пелену крови и пыли я увидел пятерых мускулистых рабочих с поднятыми молотками в руках. Пробившись сквозь толпу попрошаек, они окружили нас, но на их лицах было написано сомнение. Они напоминали рыбаков, в сети которых попала какая-то странная рыба, которую они никак не ожидали там обнаружить.

– Кузен, это они? – услышал я голос одного из рабочих. – Неважно эти ребята выглядят, скажу я тебе.

– Конечно, это они! – ответил знакомый нам голос, басистый, как гул туманного горна.

– Это Харон! – воскликнула Эмма.

Мне едва удалось пошевелить рукой, чтобы стереть кровь с глаза. Над нами во весь свой гигантский рост возвышалась закутанная в черный плащ фигура Харона. Я почувствовал, что хохочу или, во всяком случае, пытаюсь рассмеяться. Еще никогда я так не радовался при виде столь уродливой личности. Лодочник что-то извлек из кармана – маленькие стеклянные флаконы – и поднял их над головой с криком:

– У МЕНЯ ЕСТЬ ТО, ЧТО ВАМ НУЖНО. ЭЙ ВЫ, БОЛЬНЫЕ ОБЕЗЬЯНЫ! ВОЗЬМИТЕ ЭТО, А ДЕТЕЙ ОСТАВЬТЕ В ПОКОЕ!

Он развернулся и швырнул флаконы на дорогу. Толпа бросилась за ними. Попрошайки кричали и задыхались. Ради этих флаконов они были готовы разорвать и друг друга. Рядом с нами остались только рабочие, слегка взъерошенные после схватки, но в остальном нисколько не пострадавшие. Они переглянулись и сунули молоты за пояса, на которых болтались и другие, необходимые для сооружения виселиц инструменты. Харон подошел к нам и, выпростав из-под плаща белоснежную руку, протянул ее нам со словами:

– О чем вы только думали? И почему ушли? Я был вне себя от беспокойства!

– Это правда! – кивнул один из рабочих. – Он и нас поставил на уши и заставил вас повсюду искать.

Я попытался сесть, но не смог. Харон стоял, склонившись над нами, как будто разглядывая сбитое его автомобилем животное.

– Вы целы? Идти сможете? Что, черт возьми, сделали с вами эти негодяи?

В его голосе одновременно звучали нотки сержанта-инструктора по строевой подготовке и встревоженного отца.

– Джейкоб ранен, – срывающимся голосом произнесла Эмма.

– Ты тоже, – попытался сказать я, но язык меня не слушался.

Похоже, она была права: собственная голова казалась мне тяжелой, как камень, а зрение напоминало пропадающий сигнал спутника связи. Я почувствовал, как меня поднимают с земли и несут – Харон оказался гораздо сильнее, чем можно было предположить, – и внезапно меня пронзила мысль, которую я тут же попытался озвучить.

Где Эддисон?

Мне показалось, что у меня рот полон какой-то каши, но каким-то образом лодочник меня понял и, развернув к мосту, ответил:

– Там.

Вдалеке я увидел парящий в воздухе грузовик. Наверное, мой пострадавший от ударов мозг уже начал галлюцинировать.

Но нет. На мгновение пелена перед глазами рассеялась и я увидел, что грузовик переносят через пропасть языки пустóты.

Но где Эддисон?

– Там, – повторил Харон. – Под машиной.

Из-под днища автомобиля болтались две задние лапы и маленькое коричневое тело. Эддисон зубами вцепился в какую-то запчасть и умудрился переправиться на другую сторону. Вот хитрец! Когда языки опустили грузовик на землю, я подумал: Бог в помощь, неустрашимая собачка. Теперь вся надежда только на тебя.

Но мое сознание уже угасало, и мир вокруг потух, превратившись в ночь.

Глава четвертая

Тревожные сны, сны на странных языках, сны о доме, о смерти. Дикие обрывки вздора, всплывающего в клочках сознания, расплывчатого и ненадежного, плоды моего поврежденного мозга. Женщина без лица дует пылью мне в глаза. Ощущение погружения в теплую воду. Голос Эммы, заверяющей меня в том, что все будет хорошо, что они друзья, что мы в безопасности. А затем глубокая тьма без снов на протяжении долгих часов.

Когда я проснулся в следующий раз, я точно знал, что это мне не чудится. Я лежал в постели в какой-то маленькой комнате. Из-под задернутой шторы сочился тусклый свет. Значит, был день. Вот только какой?

Я был одет не в свою старую залитую кровью одежду, а в чистую ночную сорочку, и в моих глазах тоже не было ни крови, ни грязи. Кто-то за мной ухаживал. Кроме того – хотя сил у меня не хватило бы даже на то, чтобы поднять руку, не было и боли. Плечо больше не горело огнем, как и моя голова. Я не понимал, что это означает.

Я попытался сесть, но на полпути вынужден был отказаться от попытки и оперся на локти. На тумбочке у кровати стоял стеклянный кувшин с водой. В одном углу комнаты возвышался массивный платяной шкаф. В другом… Я моргнул и потер глаза, чтобы убедиться, что зрение меня не подводит… да, там, сидя на стуле, спал какой-то мужчина. Мой мозг работал настолько медленно, что я даже не испугался. Я всего лишь подумал – странно. И он действительно выглядел так странно, что я не сразу понял, кто передо мной. Он выглядел как человек, составленный из разных половин – половина волос приглажена вниз, в то время как остальная часть его шевелюры торчала во все стороны, половину его лица покрывала косматая борода, а вторая щека была гладко выбрита. Даже его одежда – брюки, помятый свитер, воротник-жабо елизаветинской эпохи – была наполовину современной, наполовину архаичной.

– Привет, – робко произнес я.

Мужчина вскрикнул, испугавшись так сильно, что даже свалился с грохотом на пол.

– О боже! О господи! – Он снова уселся на стул и уставился на меня широко раскрытыми глазами. – Ты проснулся!

– Простите, я не хотел вас напугать…

– О, не беспокойся, я сам виноват, – ответил он, приглаживая одежду и поправляя воротничок. – Пожалуйста, никому не говори, что я уснул, присматривая за тобой!

– Кто вы? – спросил я. – Где я? – Мой рассудок стремительно прояснялся и столь же быстро генерировал вопросы. – И где Эмма?

– Да, конечно! – засуетился мужчина. – Возможно, я не тот человек, который должен отвечать… на вопросы…

Он прошептал это слово, приподняв брови, как будто вопросы были запрещены.

– Но! – он указал на меня пальцем. – Ты Джейкоб. – Он показал на себя. – Я Ним. – Он повращал рукой в воздухе. – А это дом мистера Бентама. Ему не терпится с тобой познакомиться. Вообще-то я обязан его уведомить, как только ты проснешься.